Эшелон остановился. Живые люди высыпались, мертвые — да, такие были — выпали. Перед бараками горел костер. В него бросали живых детей. Это первое, что 10-летняя Эмилия увидела в Освенциме. Несмотря на ужасы, свидетелем которых она была на протяжении трех лет, Эмилия Александровна смогла сохранить оптимизм, чувство юмора и любовь к жизни. История девочки, видевшей самое страшное, но не потерявшей веру в людей, — в материале TUT.BY.
27 января 1945 года советские войска освободили узников Освенцима. День освобождения лагеря установлен ООН как Международный день памяти жертв Холокоста.
«Свистели пули, а мы собирали конфеты, которых никогда не видели»
Живет Эмилия Александровна Копыток на тихой улице Борисова в доме со звездой. Рядом с ней — верный друг и супруг Анатолий Степанович. Крепко держит за руку и смотрит так, будто пришел на второе свидание.
Заходим в дом, раздеваемся. В прихожей рядом с тремя шляпами висят пять галстуков.
— Это чтобы он мог быстро нарядиться и на свидания к девушкам сбегать, — смеется Эмилия Александровна. Шутит она много и всегда. Даже если рассказывает о том, что задевает каждый нерв.
Родилась Эмилия Александровна здесь же, в доме, которому нынче исполнилось 100 лет. Когда началась война, ей было неполных девять. Вспоминает, что 22 июня было очень жарко, солдаты бежали в часть, а взрослые в шутку спрашивали: «На обед опаздываете?». Так все узнали, что началась война.
Довоенные воспоминания Эмилии Александровны отрывисты, абсолютно все связаны с семьей. Она у нее большая — четыре брата и три сестры. Отца практически не помнит: его расстреляли в 1937-м в Куропатах.
— Еще помню, что рядом с нашим домом летали снаряды, один упал где-то неподалеку. Как раз ехала машина, от удара у нее открылись борта, а там — ящики с конфетами. Они сыпались на дорогу, а мы, ребятишки, под пулями бежали их собирать. «Раковые шейки», «Мишка на севере» — мы же такого и не ели раньше.
Впервые мертвого человека Эмилия увидела здесь же, в Борисове. Немцы повесили двух комсомольцев — парня и девушку. Согнали весь город смотреть на них. Было лето. Тела казненных висели 7 дней. Тогда она и представить не могла, что спустя несколько месяцев это сильное воспоминание забудется под напором новых — голода, страха и запаха из крематориев.
«Немцы выхватывают маленьких ребятишек и бросают в костер. Матерей, которые бегут за детишками, прокалывают штыками»
В Освенцим маленькая Эмма попала за связь с партизанами. Старшие братья попросили помочь — сходить в гости к двоюродному брату на другой берег реки. Надели на нее фуфайку и замотали платком. Дважды сходила по нужному адресу, а на третий раз попала в засаду.
В фуфайке, как оказалось, было зашито донесение. Фашисты его обнаружили. Забрали в тюрьму и долго били. Девочке было 10 лет.
— А я ничего не знала и как ребенок честно отвечала: «Пришла в гости». Я ж не подозревала, что что-то несла.
В тот вечер вся семья Эммы ушла к партизанам. Девочку отправили в лагерь в Борисове, спустя некоторое время перевели в Минск. Там ее усадили на поезд Минск — Освенцим.
— В вагон помещалось человек 20, а набили 200. Замотали проволокой окна, забили двери. Поезд отправился. Куда? Никто не говорил… Наш эшелон попал под откос. Немцы должны были везти технику на фронт, партизаны хотели взорвать ее. Но первыми пустили узников. Вагоны перевернулись, много людей погибло. Песком мне засыпало глаза, очень сильно ушиблись руки и спина. Мы сами выбрались из перевернутых вагонов. Сутки ждали, пока придут новые.
Новый поезд доставил на место. Куда — не знала. Мы же и названия такого не слышали — Освенцим. Первое, что увидела там, — это большой костер, обложенный березовыми чурками. И как он горел!.. Потом приехали еще два транспорта (мы так эшелоны называли). Огонь горит, к нему подгоняют еврейских женщин. Немцы выхватывают у них из рук маленьких ребятишек и бросают в костер. Матерей, которые бегут за детишками, прокалывают штыками — и тоже бросают в этот костер.
Стоял страшный крик. Будь в то время я матерью или чуть-чуть взрослее, наверное, не выдержала бы — разорвалось бы сердце. Но я была ребенком. Казалось, что все это — страшная сказка, которой быть не должно. Но она почему-то происходила.
После этого новоприбывших повели в «какое-то здание». Приказали раздеться и помыть ноги в корыте. Всех постригли и повели дальше.
— Это был крематорий, — рассказывает Эмилия Александровна. — Пол казался каким-то скользким, люди начали падать. Поднялся шум, крик. Вбежал офицер, начал ругаться. Оказалось, нас перепутали: думали, что мы евреи, и хотели сжечь. Но русских они оставили на потом — нужна была рабочая сила.
Последующее Эмилия Александровна вспоминает на автомате.
— Нас выпустили, перевели в другое здание. Там кололи номера. 79 677 — такой я была по счету.
Накололи номера — и отправили в барак. Там трехъярусные нары, солома и подстилки. Началась жизнь в Освенциме.
— Каждый день заключенные просыпались в три ночи. «Aufstehen! Aufstehen!» — кричали надзиратели, — прошло 75 лет, а Эмилия Александровна точно воспроизводит немецкое произношение. — После проверки взрослых направляли на работу, а детей оставляли в лагере. Перед этим ели хлеб, замешанный с опилками, запивали «гарбатой» — запаренными березовыми листьями.
Каждый день мы ровняли желтый песочек, которым были высыпаны обочины улиц. Пол в бараках был кирпичный, его натирали, убирались. Работали целый день, до темноты. Поздно вечером возвращались взрослые. Пили «гарбату» и ложились на нары. Можно было разговаривать, никто не запрещал. Но сил на то, чтобы сказать хоть что-то, практически ни у кого не оставалось.
Сколько месяцев или лет Эмилия провела в Освенциме, она не помнит. Не знала ни числа, ни дня недели — все смешалось. На территории лагеря день и ночь работали 18 крематориев. Воздух стоял тяжелый, «жирный», а из труб шел черно-бордовый дым, вспоминает женщина.
— Так и жили: каждый день и час под страхом. Боялись, чтобы не сожгли. Кто болел, не признавался, потому что сразу отправляли в крематорий. Страх был такой, что никто не плакал. И я не плакала. Помню только сильное напряжение и то, что сил на слезы не хватало.
Перед освобождением Освенцима заключенные слышали громкие канонады. Чтобы подбодрить детей, взрослые советовали лечь на землю и слушать, как она дрожит. Но освобождения Эмилия так и не дождалась: вместе с другими женщинами и детьми их повели по «дороге смерти».
— Однажды ночью на нас стали кричать: «Aufstehen! Zurück auf Straße». Мы вышли, построились — и нас погнали. Эту дорогу мы назвали «дорогой смерти». Кто мог идти — шел, кто не мог — того пристреливали. Если падал — тоже пристреливали. Ты тянешь ноги — а вокруг трупы.
Выживших измученных узников, среди которых была Эмилия, привезли в мужской лагерь «Грос-Розен», затем — в женский и детский «Равенсбрюк».
— Первое, что я увидела, когда открылись ворота, меня сильно напугало. Женщины в колодках толкали вагонетки. А в них — тела других женщин и детей. И руки так неподвижно свисали. Их вывозили из бараков в крематории.
Распорядок в лагере был примерно таким же, как в Освенциме: женщины ходили на работу, дети убирались. Изменился только рацион: на обед была посеченная брюква, запаренная кипятком, и «гарбата».
— Ночью я просыпалась от сильного холода. С одной стороны щупала женщину — она холодная, мертвая, с другой стороны — тоже. Я спускалась вниз и шла по нарам, искала теплые ноги. Если да — шусь к ней. А какая женщина не прижмет ребенка? Она меня обнимет и своим телом согреет. Так тепло было! С тех пор я очень люблю женщин.
«В бассейнах, куда стекал человеческий жир, завелись крысы. Мы их ловили, обсмаливали и ели»
Фронт приближался, немцы закрыли лагерь и попросту перестали кормить заключенных.
— А кушать, знаете как хотелось! Поначалу ловили ящериц. Брали огонь на кухне и жарили их. Потом мы обнаружили бассейны, куда по трубам стекал человеческий жир из крематория. В них завелись крысы. Мы ловили их, обсмаливали, раздирали и ели.
— Крысы жирные, полезные и вкусные, — острит Анатолий Степанович.
— Да, сладкие были, — серьезно отвечает Эмилия Александровна. — Было все вкусное. Трава была вкусная. Так хотелось жить!
17 апреля 1945 года в лагерь ворвался американский танк. Но никто не встретил его радостным «ура» — женщины и дети могли в тот момент лишь стонать.
За маленькой Эмилией стал ухаживать темнокожий солдат — поить из ложки и кормить маленькими кусками хлеба.
— Он взял на руки и вынес на улицу. А я же никогда не видела таких людей. И не знала, что они бывают. Помню, трогала за лицо и смотрела на руки, думала: «Чем он намазался?». Зубы белые, ладони белые, а тут — темный.
Потом за мной закрепили другого медбрата. Он выносил на луг, на прогулки. Ходить я не могла — ноги не держали. Кормил галетами, поил из пробки. Делал массажи. Однажды он вынес меня на луг на плечах, я увидела лягушку. Соскочила, взяла ее — и за пазуху ему. А он как стал прыгать и танцевать! Я говорю: «Дядя, не бойтесь, она маленькая и не укусит». «Амамам», — отвечает на своем языке. Это потом мне перевели, что он так радовался, ведь я пошла своими ногами.
Спустя время детей перевели на подконтрольную советским войскам территорию. Попросили написать письма: тех, кто дождался ответа, отправляли домой. Эмилия дождалась.
В Борисов она вернулась поздно вечером 6 ноября 1945 года. На следующее утро пришла на родную улицу, увидела, что дома топится печка: идет дымок. Зашла — а там мама печет блины. Она бросилась к дочке, обняла ее и потеряла сознание.
«Хочу, чтобы все было со смешинкой, с радостью. О плохом и страшном даже боюсь думать»
После возвращения домой Эмилия пошла в школу. Отучилась несколько классов и стала работать отделочницей на пианинной фабрике. Девушке было почти 16.
— Шла устраиваться босиком. Но с первой зарплаты мы купили мне тапочки. И хлебушка стало больше. По карточкам на детей давали 100 граммов, а на рабочего — 250. Да и работать я очень старалась: хотелось купить новое платье.
Подруга мамы часто приходила в гости и спрашивала: «Что ты будешь делать с этим дистрофиком?» Мама отвечала: «Главное, что вернулась». Эмилия переживала, что у подружек «и коленки округлились, и грудь появилась», а у нее — кожа и кости. Тем не менее, когда на фабрику пришел работать «дембель» Анатолий Копыток, внимание он обратил именно на Эмилию.
— Идет этот парень по цеху. А девчата — кровь с молоком — кричат ему вслед: «Дембель! Дембель!» А он в галифе, в гимнастерке, белый воротник подшит. Стройный, подтянутый. Военная выправка — ого-го!
— А почему обратили внимание именно на Эмилию Александровну? — интересуемся.
— Понравилась, девочка хорошая. Тем более что она славилась на фабрике. Передовица, комсомолка.
— Он говорит: «Первый вальс танцую с тобой. Ни с кем не иди», — вспоминает о первой встрече Эмилия Александровна. — Все меня приглашают, а я сижу, жду его. Танцевали целый вечер. И по сегодня танцуем. Дружили два года. А в 1953 году поженились.
Расписалась пара 26 апреля — в этом году будет очередной большой юбилей. Но сыграли свадьбу только 1 мая. Директор фабрики сказал: «Сперва выполненный план, а потом гуляния».
— Мы, молодежь, пошли на демонстрацию, а мама дома готовилась к свадьбе. Каждый из соседей что-то приносил с собой: картошку тушил, оладьи пек, винегрет делал. Камса с луком была самой богатой едой. Пришла и та мамина подруга, которая спрашивала, что со мной делать. Она принесла тушенную с морковкой картошку и произнесла тост: «Сегодня мы собрались на такой праздник. Радостно на сердце — смотреть на вас. Из этого гадкого утенка получилась белая лебедь. А помог ей в этом гусак».
А я действительно на лебедь была похожа. Платье мне пошили из марли, которую достали в аптеке. Накрахмалили, разутюжили — ну правда, птица, — с улыбкой вспоминает Эмилия Александровна.
Всю жизнь Эмилия Александровна Копыток проработала на фабрике. В трудовой книжке — всего одна запись. 25 лет назад вместе с Анатолием Степановичем они начали петь в хоре ветеранов Великой Отечественной войны и труда. Рассказывают об этом, а после запевают:
— Нам в отставку пока уходить еще рано,
Не сдаются сердца, им не нужен покой.
Не стареют душой, не стареют душой ветераны,
Ветераны Второй мировой.
Не стареют душой, не стареют душой ветераны…
— Вверх, — командует Эмилия Александровна.
— Я не дотяну! — уговаривает Анатолий Степанович.
— …Ветераны Второй мировой.
— Эмилия Александровна, вы видели, как люди творили нечеловеческие вещи с другими людьми. Как вы не перестали верить в них после того, как узнали, на что они способны?
— Я все равно люблю. Всю жизнь мне попадались только хорошие люди. И муж у меня добрый, человечный, поэтому я — счастливый человек. Во всем помогает, понимает мои шутки. Недавно я обожгла руки, так он меня и с ложки кормил, и мыл. А что ему было делать? Добрый он у меня. Слушается.
— Слушаюсь и повинуюсь, — шутит Анатолий Степанович.
Эмилия Александровна продолжает:
— Я видела много смертей и горя, но я не зануда. У меня всегда юмор какой-то получается. Хочу, чтобы все было со смешинкой, с радостью. О плохом и страшном даже боюсь думать.
Читать оригинал: https://news.tut.by/society/578468.html
Здорово, вот это стремление жить, и не просто, а радостно, и вера в людей осталась…